Глава 2
Там, где река З. соединяет свои воды с водами реки А. и обе реки становятся одной, великой, разделяющей пространства двух великих держав, дислоцировалась в те годы напряженных советско-китайских отношений, да и поныне дислоцирована Н-ская погранзастава, начальствовал над коей капитан Пилипенко (фамилия вымышленная).
На вышке в тот день нес погранслужбу ефрейтор Мегвинетухусцеси (фамилия подлинная; попробуй, повтори ее вслух, читатель; правда ведь, запоминается легко и на всю оставшуюся жизнь?). Так вот, этот ефрейтор тактично отпросился с поста на полчасика с целью устранения неисправности прицела на своем «Калашникове», и мы с Игорем, чисто символически отметив знакомство из тактично забытой ефрейтором каски с чачей, обозрели-таки окрестности.
— Этот вот берег — наш,- сказал мне Игорек, — и вся река до ихнего берега — наша. И этот вот длинный песчаный остров посередке — тоже наш. А они эфтого понять не хочут.
— А почему же не хочут? — спросил я. Из вежливости. Закусывая с Игорьком чачу московским тульским пряником из моей полевой сумки. Пряник был четвертой свежести, но надобно же хоть чем-то закусывать чистый виноградный спирт, чем угодно, даю честное благородное слово, читатель, а то ведь и обалдеть можно.
— Они не хочут этого понять, потому что они в реке рыбу ловить хочут,- сказал Игорек. — А им нельзя.
— И как же они выходят из положения? — спросил я уже не из вежливости, а заинтересовавшись.
— А чегой-то у тебя фляжечка пустая? — спросил Игорек.
— А где ж взять-то? — ответил я риторическим вроде бы вопросом. — Я пока из отряда к вам на УАЗике ехал, весь коньяк и выпил.
— Один?
— Один.
— А водитель — ни грамма?
— Ни граммулечки.
— То-то я нюхаю Петерса и вспоминаю: где я слыхал этот аромат? Армянский, три звездочки?
На две он приуменьшил.
— Я, видишь ли, Игорь, только глотнуть собрался из горла, а тут колдоёбина. Тряхнуло нас. Ну я и пролил пару капель ему на гимнастерку.
— За воротник?
Я промолчал.
— Ладно, писатель, наливай из каски флягу. Мы, видишь ли, почти все тут юристы-заочники, нам адвокаты не нужны. Наливай и песни сочиняй. — И старший лейтенант Иванов, свернув походную воронку из фольги от сигаретной пачки, аккуратно наполнил мою фляжку чистым виноградным спиртом из каски ефрейтора Мегвинетухусцеси, что в переводе на русский язык означает что-то вроде Винокурова. Кстати, звали ефрейтора Гурамом, и сейчас, дописав эту фразу, я выпью глоток грузинского вина за светлую его память, ибо через несколько часов после описываемых здесь событий он при исполнении служебного воинского долга был тяжело ранен и, провалявшись по госпиталям и больницам три года, скончался в родном селе Велисцихе, и там его прах покоится на кладбище. Мраморная каска лежит у подножия гранитного креста на его могильной плите.Однако, выпив бокал, автор продолжает повествование.
— Так каким же образом китайцы выходят из положения, если им эфтого нельзя? — спросил я, как сейчас помню, у старлея Иванова.
— А они ночью вплавь тянут сетку типа невода до песчаного острова. И в невод заходит рыба. А на другую ночь они опять же плывут вплавь до острова и свой невод сворачивают.
— И что же вы?
— Мы? Мы прожектор включаем, чтобы дать им понять: граница на замке. А утром мы отправляемся на остров на катере. Нет следов — нет нарушения государственной границы.
Не знаю, как ты, читатель, что же до автора, то, пожалуй, именно тогда он осознал, отчего сразу же проникся интуитивно к старшему лейтенанту Иванову. То был российский офицер-пограничник, и он читал газеты в свободное от несения погранслужбы время, и знал, что народ в Китае, как и любой народ при любом — коричневом ли, красном или зеленом — тоталитарном режиме, живет жизнью голодной и нищей, и что китайские детишки, как и детишки всех прочих национальностей, кушать просят, а дать им порой нечего. Детишек не накормишь ведь цитатами из Мао, Ульянова, Горбачева (фамилия вымышленная)… Прости, читатель, продолжай этот список сам, ежели не брезглив, я же продолжу свою незамысловатую историю. Итак, старший лейтенант Иванов был офицер российский. Хотя официально он, как и его непосредственный начальник капитан Пилипенко, считался офицером советским. А вот капитан Пилипенко был и в самом деле офицером советским, командиром советской, в прошлом т.н. Красной армии, и вскоре ты, читатель, надеюсь, растюхаешь разницу между двумя этими понятиями. Ужинать капитан Пилипенко пригласил меня к себе на квартиру. Жил он в тот период холостяком, его супруга с сыном гостили у матери, кажется, в Виннице, не помню точно, возможно, и в Черновцах. Но скорее всего в Виннице. На столе у капитана Пилипенко рядом с переговорным устройством стоял литровый штоф спирта, наличествовала закуска: сало, капуста квашеная кочанная, икра красная, ломоть жареного тайменя, ну, огурчики там свежие, то-сё. Макарон вот только я как-то не заметил. Да, точно, не было макарон.
— Я сегодня ночью несу лично дежурство по заставе, — сказал мне Пилипенко. — Да. Как простой ахвицер, несу, понимаешь, ночное дежурство. И ты со мной подежурь, пает.
С этими словами капитан Пилипенко налил себе и мне по полстакана спирта, и мы выпили за пограничные войска, за всех тех, кто не дремлет, и т.д. Не скрою, эти полстакана я выпил от души. Потом Пилипенко предложил тост за наших писателей, которые, не жалея сил и талантов, описывают трудовые будни и боевые подвиги, не дремлют и т.п. Эти полстакана я тоже выпил. Потом еще по полстакана за отсутствующих здесь дам. Ну, тут уж я, сам понимаешь, читатель… Что? Затем Пилипенко приблизил свое — ну, скажем условно — лицо к моему и спросил доверительно, полушепотом:
— А похабные стихи сочиняешь?
— Нет, — солгал я.
— А про Луку Мудищева наизусть могёшь выступить?
— Нет, — солгал я.
— Га! А вот я тебе зараз на ридной украинской мове скажу наизусть стихи, как пишет Киндрату Голопупенко в больницу его жена, блядюга. Слухай сюда.
И капитан махнул стакан спирта в одиночестве.Я не успел дать согласия капитану на прослушивание. Зазуммерило переговорное устройство. Прямо скажу, я не с самой свежей головой сидел напротив капитана Пилипенко в ту ночь, я почти не закусывал, выпивая с капитаном Пилипенко. Я точно не помню поэтому, какие он там бормотал квадраты и координаты, но то, что на заставе ЧП, — это я понял. Капитан же поднял по тревоге подразделение старшего лейтенанта Иванова и приказал начать преследование и задержать потенциальных нарушителей на нашей территории.
— Два зэка ушли из зоны, — доверительно сказал мне Пилипенко. — Убийцы. К острову плывут. А мы их ща на катере — и к ебени матери. Понял? — И, снова махнув стакан в одиночестве, Пилипенко начал декламировать мне стихотворение про Киндрата Голопупенко и его жену Одарку, рассказывающую в письме к мужу в больницу о размерах и качествах половых органов его кума, прибывшего в село в отпуск солдата, предколхоза и других. Вновь зазуммерило переговорное устройство. Сквозь помехи голос старлея Иванова доложил, что следы нарушителей ведут через песчаный остров, что пересекли нарушители остров уже минут сорок тому назад и что сомнительна возможность догнать их на катере, если они приличные пловцы, тем более что прожектор на катере барахлит, о чем он уже трижды докладывал.
— Приказываю продолжать преследование! — рявкнул Пилипенко и налил спирту себе и мне.
— Вас понял. Есть, продолжать,- сказал сквозь помехи Иванов.
— А ты, пает, двух баб одновременно сразу ёб? — обратился ко мне с неожиданным вопросом капитан Пилипенко.
— Что вы, товарищ капитан! — притворно удивился я. — Разве такое возможно?!
— А я ёб. Еще як гарно возможно! Сейчас я тебе об этом расскажу…
— Не рассказывайте, пожалуйста! — лицемерно попросил я и солгал далее, что я человек женатый, жену люблю и никогда ей не изменяю.
— Та ни, то — жена, а то ж бляди! В Благовещенске дело было…
— Не наливай мне больше, капитан, — попросил я. — Пить я больше не буду. Я лучше в казарму спать пойду.
— Ну и хуй с тобой! — сказал капитан и махнул один.
В третий раз зазуммерило переговорное устройство. Сквозь усилившиеся помехи старлей Иванов доложил, что катер достиг территории сопредельного государства. Следы ведут дальше.
— Приказываю… этта… продолжать! — сказал, с трудом ворочая языком, начпогранзаставы и, рухнув мордой в красную икру, захрапел.
— Есть, продолжать! — ответил Иванов сквозь помехи и добавил не без присущего ему юмора: — Вас понял, перехожу на портвейн.
Я вышел в тамбур капитановой квартиры, взял из угла с лавки ведро воды, вернулся в «зало» с переговорным устройством и вылил ведро на капитана. Где-то через секунд сорок пять он слабо тряхнул головой и, подняв на меня свои светлые очи, затем же откинувшись корпусом на спинку стула, потянул из кобуры табельное оружие.
— Ты хто такой? — спросил Пилипенко и, отчаявшись расстегнуть кобуру, зашарил по столу в поисках стакана, заодно отключив переговорное устройство.
— Тебя приговорят к расстрелу,- сказал я, — а потом помилуют и отдадут рядовым в дисбат. И это в том только случае, если Игорь со своим подразделением пошлет тебя сейчас к ёбаной матери и бегом возвратится на нашу сторону.
Капитан Пилипенко спал, откинувшись на стуле, с мордой в икре, при этом правая его рука непроизвольно тянулась расстегнуть не кобуру уже, а ширинку. Я не был знаком с системой включения переговорного устройства. Я был пьян, как свинья. Смутно, но твердо верилось мне сквозь пьяные глюки в здравый смысл Игоря Иванова. По инерции я выжрал полстакана, зажрал капустой и пошел спать в казарму. Как я нашел туда дорогу? Не ведаю, быть может, вела меня моя звезда. Нарастающий рев идущего на снижение вертолета смутил мой пьяный сон. Прервала мой сон пулеметная очередь. Пулемет был не наш. Гурам Мегвинетухусцеси сапогом спихнул меня с койки, рванул с полу за лацканы джинсового блейзера и потащил из казармы. Оказывается, я дрых одетым, в своей каскетке и при галстуке.Светало. Вдоль реки над нашей территорией на предельно малой высоте шел вертолет сопредельной державы и из двух пулеметов поливал территорию Н-ской погранзаставы очередными очередями трассирующих пуль. Гурам сбил меня с ног, а сам, стоя во весь рост в двух метрах от меня, пытающегося в луже встать на четвереньки, первым открыл огонь по китайцу из своего «Калашникова». Гурам упал. Братки-погранки поддержали, как могли, беспорядочным огнем, и кто-то вроде китайцу вмазал — один из пулеметов смолк, другой же дал на прощание пару очередей в нашу сторону — уже над островом — и он ушел к себе. А я, просыпаясь, трезвея, перевернул Гурама на спину, сунулся слушать сердце… Да ладно, я всё про него уже раньше рассказал тебе, читатель, стоит ли повторяться? С нашей стороны ни убитых, ни раненых больше не оказалось. Оказывается, подразделение старшего лейтенанта Иванова, пройдя по территории КНР пять км, вышло на их деревушку, из фанз повысыпало около полусотни китайских мужиков, Иванов дал неуставную команду: «Оружия не применять, всем — пиздюлей, и бегом домой!», каковая команда его подразделением, состоявшим, включая его самого, из одиннадцати юристов-заочников, была блистательно выполнена. Пилипенко поутру арестовали и куда-то увезли на УАЗе, с меня потом в отряде снял показания следователь военной прокуратуры, и я ему рассказал все, что вспомнил. Небольшая, с обожженными краями посреди козырька техасская каскетка «Lone Star» (так жители Техаса именуют свой штат), аккуратно заклеенная сверху алым фирменным скотчем (а сама каскетка, кстати, была небесно-голубого цвета, да-с), долгое время еще служила мне талисманом и напоминала об описанном выше эпизоде. Потом, правда, ее у меня вместе с автомобильными перчатками «двинула» малолетняя путанка Сарка с татуировкой «ХОЧУ» на правом полушарии детской попки, да бог сней, с Саркой, она была из неблагополучной семьи, да бог с ней, в конце концов, и с каскеткой… Нет, нет, читатель, это еще не конец истории!