Глава 15
Друзья, женщины, звезды театра и эстрады (продолжение по тетрадочке)
Список посетителей Владимира Ивановича, пациента, члена «палаты лордов». Приводятся краткие характеристики и лаконичные портретные зарисовки. Внимание, читатель!
Виктор Анатольевич Мирошниченко, подполковник авиации, военный писатель, руководитель культурных программ Звездного городка. Прекрасный семьянин. Коренаст, невысок, мордат. По части холостяцких развлечений, как в Москве, так и в творческих командировках, большую часть которых организовывал сам, всегда составлял автору достойную компанию. После вечернего литра спирта на двоих за разговорами «за литературу и политику» утром – лишь слабые признаки похмелья. По неподтвержденным, но и не отрицаемым им полностью слухам, побывал в космосе до Гагарина. Посетил Владимира Ивановича первым на четвертый день пребывания друга в психушке, вместе с дочерью В.И. Ириной; вместе с ней на своей машине поехал к В.И. домой за необходимыми вещами и книгами; дома у автора в жесткой форме предложил Ирине немедленное сожительство, был отвергнут, но не обиделся. И т.д.
Георгий А. Нджапаридзе, филолог, литератор, директор Издательства. Грузинский аристократ, барин. Толстоват, очкарик, эрудит, личный друг Нобелевского лауреата писателя Уильяма Голдинга. Прекрасный семьянин. Даже Дважды Прекрасный Семьянин. Одновременно. По части совместных с автором холостяцких развлечений (кроме своих зарубежных поездок, где действовал индивидуально) всегда составлял автору достойную компанию.
Человек малопьющий, приятный автору тем, что большая часть лично им закупаемого коньяка всегда доставалась на совместных пирушках автору, большая часть шампанского – девочкам, по большей части общим, плюс для девочек – зарубежные колготки и косметика, а для автора – смелые журнальчики и видеокассеты со смелыми фильмами, плюс по большей части неопубликованные предисловия к серьезным работам Владимира Ивановича. Принял в беде Владимира Ивановича живейшее участие, беседовал в Секретариате с самим Недоверченко; в беседе принимал участие космонавт Виктор, личный приятель Недоверченко.Выяснив втроем, что «еврей на одну шестую» Владимир Иванович в данном случае сдан в психушку еврейской мафией – решили помочь, несмотря на временный союз «жидов» с унылым хером Нилом Петровичем. Это все выяснилось позже. Главное же – то, что Гога, Георгий А., привлек на поддержку жертвы – своего задушевного друга и младшего партнера по блядкам в саунах (в основном с девочками жертвы) – Лёнчика Н., профессора Института психиатрии им. Сербского! Вот!
Единственная дочь Владимира Ивановича Ирина, ныне г-жа Б. В те дни премиленькая, совсем не худенькая студентка-заочница редакторского факультета, очно – корректор издательства «Военная книга». Литературные пристрастия близки отцовским, но круг их шире и разнообразнее, с упором не на Ивлина Во и Курта Воннегута, как у родителя, а где-то ближе к новой латиноамериканской прозе, к Кортасару, Маркесу. От отца-неудачника унаследовала пылкость движений мятущейся души и порой необдуманную резкость движений в физическом смысле слова, а также поступков. Здесь характеризуется небольшим отрывком поэтизированной прозы, в каковой демонстрирует, на взгляд автора, изрядное литературное дарование, в дальнейшем, к сожалению, подавленное и, надеюсь, до поры хранимое в «запаснике» ее души.
Jam-session – соло на трубе
Мой город в поздних сумерках – теплая свежесть воздуха и свет фонарей – словно jam-session лучших джазменов, сошедшихся посвинговать на воле после изнурительных танцев на потребу тесным и душным кабачкам. Рассыпает риффы по клавиатуре пианист. Приглушенно и оттого еще более напряженно нагнетает ритм ударник. И вот наконец запевает свое соло труба. Это мелодия вдохновенной усталости артиста, счастливого и в то же время недовольного, готового хоть сейчас всё заново, чтоб еще лучше, чтоб лучше всех, стоит услышать игру соперника – да, ты можешь, но я могу… О, я могу!.. Ничего, что близко рассвет, что я не ел с утра и устал как собака, что мои губы, сжимающие мундштук, нестерпимо болят от напряжения – я еще покажу вам, что звучит у меня в душе, черт возьми, звучит постоянно, и во сне, и в вагоне подземки, и дома, на чердаке Гарлема, куда доносятся звуки улицы – визг детей, окрики матерей, разговоры мужчин, смех влюбленных… Все это – в звуках моей трубы, и вечное повторение – круг жизни и смерти – в бесконечном накручивании импровизаций всё на те же простые ноты. Всё очень просто, надо только, чтобы в душе звучал голос твоего народа, и ты захочешь рассказать всем, как он прекрасен. Я – голос моего народа, я пою, я не могу не петь, наверное, для этого я и родился. Я бы умер сразу, если бы у меня отняли мою трубу… Нет, я все равно играл бы – на трубах древесных стволов, на трубах рук и грудей моей любимой, на многозвучной трубе ее лона. Когда мы вместе, когда глаза мои тонут в черном озере ее обезумевшего от любви взгляда – во мне возникает музыка. Разве для этого нужны ноты? Музыка – это жизнь. Вечер моего города. Голос моего народа. Стон моей любви. Я буду играть, пока не помру. И тогда из меня вырастет трава, вырастет дерево – и зазвучит голосом новой жизни. Мы берем свою музыку у тех, кто умерли. Мы растем из них, как трава. В каждом растении, в каждом существе – своя музыка. Я все время слышу ее. И все равно мне не удается сыграть, как мы любим друг друга в жаркие ночи на чердаке, под дырявой крышей, под звездами. Как смеется мой сын, делающий первые шаги. Сыграть улыбку толстой торговки, стоящей утром на пороге своей лачуги. Сыграть душу моего народа. Вот почему я плевать хотел на сон и на жратву, теперь ты понимаешь меня, парень? Вот и рассвет, я играю рассвет, я играю пробуждение моего народа, пусть оно будет радостным, ведь я живу только тогда, когда эта проклятая штука у меня во рту, тогда я – как бы уже не я, ты понимаешь, парень, я – это и ты, и он, и она – моя возлюбленная, и мой отец, которого нашли утонувшим возле пристани Нью-Орлеана, когда я был пацаном… Я – рассвет, я – небо и звезды, я – музыка…
Но та музыка, что звучит у меня в душе, всё равно лучше, она лучше всего, что я сыграл до сих пор, и вот сейчас я непременно сыграю ее, но потом зазвучит другая, еще лучше…
У тебя здорово получилось, парень. Дай-ка теперь я, ничего, что уже утро, дайте мне мою трубу, садись за пианино, да не подведи.
Вика Янова, главбух. (Слово-то какое! Как – милицейской дубинкой – по большому барабану! Но в данном случае скорее главтрах.) Совершенное очарование, очкарик с детской рожицей, прообраз деловой женщины 1990-х. Умница и скромница, на глазах автора сделавшая в Организации охраны прав авторов (ООПА) карьеру от курьера до главного бухгалтера крупнейшего отдела Организации, непосредственно время от времени выплачивавшего (и выплачивающего поныне) автору проценты за исполнение его песенок на эстраде, а в те годы – и в кабаках, а также поспектакльные отчисления за идущие иногда на сцене его драматические произведения в стихах и прозе. Замужем, верная и добродетельная супруга молодого композитора Д., в холостяцких развлечениях автора принимала достойное участие, не курит, из напитков предпочитает «Пепси», но ничего крепче шампанского или пива, если, конечно, не брать крайних ситуаций, например, сбор урожая картофеля на полях подмосковного совхоза под дождем и в грязи или же вечеринку в однокомнатных апартаментах Владимира Ивановича. В таких ситуациях может махнуть и чистого спирту. Совершенное, повторяю, читатель, совершенное очарование! В одежде (может быть, здесь есть зависимость от вкуса, весьма строгого) представляется этаким длинненьким, широкоплечим сухариком в очках и с «хвостиком» на затылке, с минимумом косметики на детской рожице, всегда или почти всегда серьезной, но в свободные от службы и семейных
забот редкие минуты и часы… Читатель, у автора нет слов…
Будучи тридцатитрехлетним, автор, падкий на малолеток-очкариков, кое-чему научил маленького курьера, студентку-заочницу, но уже года через три она, отличница и уже младший бухгалтер, показала ему такое, о чем он и в Гогиных смелых журнальчиках не читал. Например, участие в совместном времяпрепровождении пластиковой бутылки из-под югославского шампуня «Таниса» с длинным и достаточно широким горлышком и пластиковой же крышкой в форме шара… Только она не учла тогда, что надо эту штуку кремом смазать, и слегка пострадала. Потом на работе сидела с трудом, а больше ходила, то морщась от боли, то хихикая. Что называется, смех и грех…
Всегда поддерживала Владимира Ивановича авансами и внеочередными выплатами, скрепя сердце, писала, не сверяясь с книгами учета, нужные справки, вздыхала, но делала вид, что не замечает, как он пихает в атташе-кейс бланки Организации с ее стола, и так далее. Сам понимаешь, читатель, она не могла не прийти на психодром. И не сообщить, что антисионистское произведение «Шатила, Сабра, Арафат» обрушило на буйную головушку автора не только психушечную отсидку, но и золотой дождь концертных и кабацких авторских отчислений: тублеграмма Владимира Ивановича за апрель выразилась цифрой, в семь раз превышавшей его обычный доход от исполнения произведений легкого жанра… У-у, жиды!
Солонцов-старший, или первый, отец второго, он же младший. Уважаемый, но далекий в те годы от преуспеяния саксофонист, композитор, музрук ВИА «Изумруды». Екатеринбуржец, пушисто-усат, длинно– и пышноволос, автор музыки двух-трех сомнительных шлягеров, созданных вместе с Владимиром Ивановичем. Прекрасный семьянин, участия в холостяцких развлечениях антигероя не принимал, однако пару раз брал у Владимира Ивановича ключ от его однокомнатного апартамента для индивидуального самоутверждения с продавщицами селедочных отделов, обычно после выволочек, получаемых от номинального руководителя «Изумрудов» Юрия Федоровича Большевикова, отвратительной мордатой сволочи, не знающей даже нот, однако же под хруст банкнот преуспевающей, перед коим Солонцов-старший вот уже пятый год холуйствовал – за кооперативную квартиру и московскую прописку*
* Сейчас, женив сына Вовку на дочери популярной певицы Анны Стрельцовой и получив в приданое домик в графстве Ланкашир, продолжает холуйствовать перед ней. За что? Может быть, за удобную сковороду в преисподней? У автора нет однозначного ответа.
ТБЦ, оющая девушка Владимира Ивановича и Солонцова-младшего, о чем Солонцов-старший догадывался, но, будучи ханжой и лицемером, старался убедить себя в обратном. Напрасно!
Григорио Пьяцца, друг фиктивной секретарши автора Лидки-путаны, прогрессивный журналист. Посетил автора в приемный день, переодетый рабочим-лимитчиком, в засаленной робе и стареньком берете своего личного шофера Джанни, за каковую одежду, легко угадав ее фирменное происхождение, дурдомовский дворник, пижон и альфонс, прямо на психодроме предложил ему 300 р.
Гала Вольская, артистка балета, описана автором выше, в главе «Как я в первый раз..» Молчу!
Леонид Н., профессор психиатрии, друг Георгия А. Нджапаридзе, лично познакомился с антигероем на психодроме, напугав медперсонал отделения даже больше, чем зарубежный журналист в засаленной робе с лэйблом «Levi Strauss», говоривший при свидании с автором громким шепотом по-итальянски, вслух же для маскировки периодически вскрикивающий с
сильным акцентом: «ЁБ ТВОЮ МАММА!»
Еще – Валечка, Валентина, процедурная медсестричка, подружка ТБЦ, пришедшая с ней за компанию, но о ней подробно – ниже, в третьей части романа.
И кое-кто еще из театра и с эстрады, в том числе пока не разведенная, но давно уже пребывающая в бегах то в Самаре, то в Париже супруга Владимира Ивановича Кошенька, подробно и пристрастно описанная автором в его первом романе «Анекдот про попугая».