Глава 14
Время, назад! 1946 год, подмосковный поселок, станция Папанинская
Вовкин дедушка, отец его мамы, Михаил Васильевич Богданов, родился уже после отмены крепостного права в златоглавой Москве от морганатического брака содержательницы номеров латгалки Норы Францевны Крюгер и ее тайного гостя из очень, очень, даже слишком хорошей фамилии. И оттого в младенческом возрасте строгою, берегущей репутацию приличных номеров маменькой отправлен был с кормилицей в деревню.
Папенька интереса к незаконному отпрыску не проявил, маменька вскоре разорилась и, оставив сынку русскую фамилию Богданов (Герцен-то уже был), уехала к себе в Латгалию. Дед вырос в бедности, мечтал стать учителем, а стал поваром, притом высочайшей квалификации. Будучи им воспитанным, Владимир Иванович, уже взрослый, иногда полагал по здравом размышлении: может, оно и кстати, что дед учителем не стал? Педагогические способности Михаила Богданова уже в раннем детстве вызывали у Вовки сомнения. Дед был книгочей и, чтобы внук-недоносок не плакал, читал ему скороговоркой (лет с двух Вовкиных) то, что читал сам. Любимыми же книгами Михаила Васильевича были «Избранное» Мопассана и «Русские народные сказки» в переложении Афанасьева. И дед читал эти произведения двух-, а потом трех- и четырехлетнему Вовке бешеной скороговоркой, чтобы только тот не ревел. Как с экрана дисплея, впечаталась эта интеллигентная, мягкая и народная ядреная порнография Вовке на извилины серого вещества, и вот что из этого вышло.
Однажды, после очередного развода и, соответственно, последовавшего за разводом запоя раскладывал тяжелый и мрачный Владимир Иванович свои бумажки по папкам и конвертам – и наткнулся на рукопись, написанную его почерком, каковую рукопись он… не читал! Буквы с каждою страницей крупнели, выражения крепчали. Нет, не писал этого Владимир Иванович! Однако же БЫЛО написано, как видно, в состоянии… соответственном… И Владимир Иванович увлекся, внес в рукопись правку, потом даже на машинке переписал. И узнал – вот он, дедушкин «дисплей» со сказками Афанасьева!
Да, едва ли стал бы Вовкин дедушка, бравый, гвардейских кондиций шеф-повар последнего московского частного ресторана в годы угара и заката нэпа, а после того – шеф же повар цековского санатория в Мамонтовке, Михаил Богданов со своим дисплейным Афанасьевым хорошим педагогом. Может, оно и лучше, что он шеф-поваром стал? Так думалось иногда Владимиру Ивановичу, и он припоминал единственный устный завет, оставленный ему любимым дедом.
Дело было осенью. Дед вышагивал с посошком по лесу в Подлипках в своей выцветшей гимнастерке лейб-уланского полка, где служил до октябрьского кошмара унтер-офицером (что в семье тщательно скрывалось), и то и дело срезал здоровенным складным ножом то сыроежку, то подосиновик. Вовка поспешал следом с корзиной, пока она не тяжелела настолько… что дед ее забирал. Сам Вовка грибов не видел, он на деревья смотрел, на белок и ёжиков, ну на небо там, на цветы… А дед был записной грибник и рыболов. Он мог часами сидеть с удочкой в запретной зоне, у канала с питьевою прозрачною водой, вытягивая то подлещика, то окунька… Вовка же на ушах стоял поблизости, в конце концов начинал орать свои ранние, несовершенные стихи – и распугивал рыбу. После нескольких попыток дед
Вовку на рыбалку брать перестал. По грибы же брал – хоть какая-то польза была от того, что внук нес корзину. Надо сказать, что грибником и рыболовом Вовкин дед Михил Васильевич стал не вдруг, а тогда только, когда его благоверная супруга Мария Дмитриевна, потомственная третьей гильдии купчиха и лишенка в эпоху совдепии, слишком сильно стала ерепениться по поводу мужниных выпивок и папирос. В результате язву желудка дед открыто лечил тремя рюмками денатурата (завтрак, обед, ужин), а по курению был посажен на жесткий лимит: 5 беломорин в сутки. Но это не помогло. И травы не помогли. Дед скончался от язвы, перешедшей в рак желудка, на шестьдесят девятом году жизни, Вовка тогда уже в школу ходил. И поскольку чувствовал, наверное, Вовкин дед, что не помогут ни денатурат, ни папиросный лимит,– брал с собой в лес… что брал, то брал. Однажды в лесу дед оставил Вовке единственный свой устный завет. Он для начала сел на пень и на соседний с собою пенек усадил внука. Потом на пенек, обреченный стать обеденным столом, выложил для Вовки ириску «Кис-кис», для себя же поставил четвертинку водки, бутылку пива, свежий, разрезанный и заблаговременно подсоленный огурец с огорода и ломоть аржаного хлеба. И, соответственно, складной металлический солдатский стаканчик, хранимый со времен Первой мировой. Дед долго думал, взирая на Вовку ласковым, бешеным лейб-уланским взглядом своим, ерошил унтер-офицерский седой бобрик. И сказал, налив стаканчик водкой до краев (вся чекушка ухнула):
– Запомни, Вовка, – сказал дед, – хуже нет водки с пивом. Запомни: от этого человек чумеет.
Сказал, выпил водку, запил пивом из того же стаканчика, съел пол-огурца с половиной аржаного ломтя и, долив оставшееся пиво в стаканчик, загрустил с беломориной. Вовка же, жадно схавав оставленные дедом пол-огурца с хлебом (ужасно мешала во рту непрожеванная, почти каменная ириска), сидел и с трепетом ждал, когда дед очумеет. Но так и не дождался.
И потому впоследстаии, лет уже в 14, впервые оказавшись в пьющей компании старше себя, браво хряпнул двести граммов из гранильника, запил, давясь от подступающей тошноты, жигулевским пивом и заел огурцом. Боже! Что было потом с беднягой неофитом! Страшно вспомнить!
Так что, наверное, не зря сомневался взрослый Владимир Иванович в педагогических данных своего деда Михаила Васильевича. Однако кулинарные способности Владимир от деда унаследовал.
Глава 6. Как я в первый раз дрочил в дурдоме
Как, как… Обыкновенно – правой рукой под одеялом, по возможности стараясь не привлекать к своему занятию внимания соседей по палате, поздней ночью на пятый, кажется, день пребывания или же на шестой, уже вкусив прелестей волшебной травки.
Ну не помню я эту главу! А была она верхом изящной словесности, перлом романа. Суки чекисты не отдали ее мне, наверное, чтобы размножить тишком на своей японской технике и читать вслух ихним подстилкам при матовом свете торшера на стремных квартирках, которые они нанимали (и нанимают, я думаю, сейчас) на деньги налогоплательщиков, то есть на наши с тобой, читатель, – для встреч с якобы агентурой. Там у них за госсчет всегда в холодильнике стоят пара бутылок водки, сухое вино и портвейн. А если они чего на свои прикупают, то пишут в бухгалтерию счет: «Для получения сведений от гр. Сафиулиной по поводу длины муж. пол. члена ее зарубежного сожителя Бруно Шульца на личные средства мною закуплено: пива баночн. 6 банок – 180 р., коробка конфет «Ассорти» – 50 р., пакет презерв. произв. Индия – 1 шт. – 5 р. Итого: 235 р. 00 коп. Прошу мне оплатить. Капитан Ермолов».
Жалко главу. То не отчет был, то была высокая поэзия. Вообще шизофреники и психи – не менее ебливый народец, чем чекисты; их к этому понуждают обстоятельства. Однако в первые дней пять мне, право же, было не до того; только Юленька, не оттраханный сувенирчик из Питера, порой волновала воображение, но не до такой степени, чтобы «взять
себя в руку». А ночь на пятую или, может быть, на шестую я уже притерпелся в дурдоме, плюс волшебная травка с ее возбуждающим действием – одним словом, природа взяла свое, не потребовалось ни видеофильма с Линой Ловлесс или Оленькой, ни скандинавского журнальчика, да и не пришлось особо насиловать богатое поэтическое воображение – ночь, как помню, шла уже к концу, угомонилась бессонная «палата лордов», а за день до того, в воскресенье, ко мне приходили «навестить больного товарища» Гала Вольская и Таня Бывшая Целка, сокращенно ТБЦ, артистка балета и десятиклассница, очень эффектные дамы из близкого окружения антигероя. Мне разрешили в тот день выйти с гостями на прогулку в особо отгороженную часть больничного двора, собственно на психодром, и я там в великоватой своей куртке и маловатых портках по очереди этих дам прогуливал и с ними болтал.
Вот и возникли в моем воспаленном воображении живые картинки общения с этими дамами на воле, порознь и вместе, и глаза мои сами закрылись, и ноги разъехались под одеялом, и набрякшая штука скользнула в правую ладонь…
На полях
Гала Вольская. Лицо – длинноватое, подбородок тяжеловат, но глаза, но фигура! Нет, и лицо ее нельзя назвать некрасивым: русалочий водопад светло-русых волос, голубовато-зеленые очи по обе стороны от прямого носа – два зыбко мерцающих водоема, и маленький рот, всегда накрашенный в форме сердечка. Такой маленький, что непонятно, как туда помещалось, например… Но – помещалось… При росте 175 см весила Гала не более 60 кг, и Бог мой, в каком удивительном гаромоническом соответствии создала природа и поддерживала она сама эти свои килограммы! и не была ведь костлявой, даже когда предельно худела6 грудь, почти мальчишеская, но с щедрыми на реакцию от первого же прикосновения алыми сосками светилась сквозь хэбэшную фирменную маечку (Гала любила белый цвет и тонкий трикотаж), а широкие, прямые плечики на идеально прямом же позвоночном столбе, а талия, а потом – резкий и в то же время плавный переход в два сладостных овала – не круглая, а, как и лицо, чуть удлиненная попка, бедра и икры, слегка, но не-по-балетному гипертрофированные, и стандартная балетная походочка – вывернутыми носками наружу – вот! Когда Гала в первый раз пришла на репетицию в эстрадно-театральный коллектив, руководимый антигероем, в 10 утра, мрачная и ненакрашенная, и вполноги что-то показала, у антигероя, сидевшего за режиссерским столиком с зеленою лампой, под столиком едва не вылетела молния на джинсах, а ведь и прочие девчата в коллективе были… но молния уцелела, и антигерой сдержался, и сдерживался, пока его из руководителей не поперли, а уж потом… впрочем, об этом подробнее – в другом произведении. А уж потом Гала, встретив Владимира Ивановича в интуристовском баре, где подпутанивала после своего простенького номера в варьете, и пригласила его с его подружкой к себе в гости – видно, клиент в тот вечер не шел. А с Владимиром Ивановичем была как раз ТБЦ, тогда – ученица девятого класса, но уже БЦ – без участия антигероя. И они поехали на антигероевом автоконгломерате в гости к Гале в Тушино, где снимала она удивительную однокомнатную квартирку, как позже выяснилось, с подглядывательным устройством (вместо видика с порнухой), с бра над широкой кроватью – прямо напротив подглядывательного устройства, и это бра с кровати невозможно было погасить, ибо выключатель от него находился в кухне, откуда и следовало подглядывать. По дороге веселая троица прихватила с собой четырнадцатилетнего Вовку Солонцова, начинающую рок-звезду: тот у входа в отель менял пионерские галстуки на жевачку. Вовка тоже уже был БЦ, о чем его родитель, тогдашний друг антигероя Владимир Солонцов-старший, еще не знал, а мама, Лена Солонцова, солистка ВИА «Изумруды», догадывалась, ибо лишила Вовика невинности мамина подруга, солистка другого коллектива Таня А., известная исполнением в паре с певцом Валерианом Вещенко прощальной олимпийской песни. Однако при чем здесь мама?
На полях
Володя Солонцов-младший. Не стоит тратить бумагу на его описание. Сегодня, через девять лет после описываемых в романе событий, это – наш российский светловолосый Майкл Джексон, известный всем и каждому, но, увы, прервавший знакомство с Владимиром Ивановичем по причине плотного попадания в сети, расставленные ему его нынешней тещей Анной Стрельцовой. «А! Попалась птичка! Стой! Не уйдешь из сети! Не расстанемся с тобой ни за что на свете!»
На полях
ТБЦ. В паспорте в те дни – Таня Коршунова, теперь, кажется, не то Соколова, не то Орлова – по мужу. А может, уже и Воробьева. Везет ей, по доходящим до автора слухам, на птичьи фамилии. Но будь она хоть Перепелкина, не имеет автор права не использовать попытку описать ее. Ибо это было что-то! С ТБЦ меня познакомила Марина Синяк, родом из Тюмени, и тогда, в тот вечер, Таня Коршунова была еще Ц. Когда же, дня через три, явилась в гости снова, уже без Марины Синяка, то была уже БЦ. Призналась, что ходила на свадьбу к старшей подруге и в пьяной суматохе и темноте подменила собой невесту (по просьбе последней), чего жених как бы не заметил, а невеста оценила Танину самоотверженность и наутро, проливая слезы над краснопятнистой простынкой, подарила дублерше колечко с бриллиантом… Боже, как давно это было! Но я уверен, что Таня Коршунова-Орлова-Перепелкина и теперь несказанно хороша. Ведь это о ней в те дни никому не известный певец, поэт и композитор Владимир Кузьмин написал песню: «Чайки кричат, море лижет пятки, ты лежишь, как овощ на грядке, вся такая спелая, такая загорелая, как дочь далекой республики Чад…»
Прости, читатель, но я начну описывать Таню БЦ не анфас и не в профиль, а, ежели позволишь, сзади и, ежели опять-таки позволишь, читатель, не стану я рассказывать тебе, как она была одета, когда пришла на свидание ко мне в дурдом, и как она была одета, когда вчетвером, вместе с младшим Солонцовым и Галой, с антигероем за рулем автоконгломерата ехала она из «Интуриста» в Тушино, в просмотровую Галину квартирку. Потому что, как бы она ни одевалась, даже зимой, даже в шубке и сапожках, даже в совковой школьной униформе с фартучком – всегда выглядела Таня Коршунова голой. И когда она впервые пришла к автору с Мариной Синяком, у него не отлетела молния на джинсах только оттого, что он был в халате, а под ним, как тебе понятно, читатель, рваться и отлетать нечему. Но он тогда воздержался. Видик не работал, Марина показывала Тане на кухонном потолке лесбические слайды, антигерой же в комнате копался за рабочим столом с каким-то срочным сценарием для ТВ. А потом уснул за столом в халате. И во сне увидел Таню, совершенно голую, хотя и в совковой школьной униформе с фартучком.
Она и после свадьбы, где стала БЦ, пришла в гости к автору в этой униформе, отдала в прихожей шубку, развязала пуховый оренбургский платочек, прошла в совмещенный санузел однокомнатной квартиры Владимира Ивановича и стала подтягивать чулочки на резиночках, не обращая внимания на задержавшегося в приоткрытой двери санузелочка хозяина квартиры. Смотрясь в большое, во всю стену зеркало над раковиной и туалетной полочкой, откровенно так подняла на попе подол и подтянула пояс. Ты угадал, читатель, ничего, ничего, кроме пояса с резинками и детских, «в резиночку», чулок, не было на Тане под коричневым подолом школьной униформы! Росточком же она удалась – чуть даже выше Галы. И, увидев два смуглых, два пышных, два персиковых полушария над пышными же, смуглыми же, чуть расставленными перед зеркалом, растущими, ну, почти «из шеи» ножищами девятиклассницы, Владимир Иванович ослеп и оглох, и вошел в свой совмещенный санузел, и сзади обнял Таню БЦ, и под белым фартучком нежно напряглось под его ладонями нечто среднее между музыкой Моцарта и крутой деревенской сметаной –
она была к тому же и без лифчика… Там всё и произошло. А потом она пописала, глядя на запыхавшегося Владимира Ивановича снизу своими негрскими, без зрачков, глазищами и страдальчески кривя вовсе ненакрашенный, африканский же, толстогубый и крупный рот, полный ровных жемчужин… У ней была мальчишеская стрижка, мне рот покалывало, когда я целовал ее в затылок.
Всё. Не могу больше! Картины прошлого слишком отчетливо встают перед моим внутренним взором! Я не буду продолжать мою бессмысленную попытку восстановить эту утраченную главу. Я просто прошу тебя, читатель, представить себе, что происходило между четырьмя персонажами в просмотровой Галиной квартирке, и ты поймешь, что первый сеанс онанизма в дурдоме продолжался у писателя, пациента «палаты лордов», весьма недолго… А чекисты, укравшие описание происходившего там, – да пусть хоть обдрочатся! Мне лично и тогда было хуй на них положить, а уж теперь – тем более… Всё.
Дневник в тетрадочке. 22 апреля 1983 года
Еще вчера, с прибытием нового пациента – Игоря Дудко из г. Шевченко (эстрадный администратор, бывший гимнаст, ныне – скейтбордист, провинциальный понтярщик с фиксой, не лишенный, впрочем, изрядной толики малороссийского хитрованского обаяния, убийца по ситуации, потенциальный реабилитант и т.п.) – так вот, еще вчера решился я с его помощью провести эксперимент над собственной персоной и подвергнуться воздействию слабого наркотика. С этим у Игоря нет проблем, и я в доле.
Убирал территорию. в основном – горы окурков из-под окон сортиров мужского и женского наркологических отделений. Орудия труда – метлы и лопаты.
Удивило, что под дурдомовские окна приходят не родственники и не друзья пациентов «с воли», а бывшие пациенты, у коих в отделениях, курируемых семейной парой Пыхтаревых, и знакомых-то уж не осталось. Подруливает таксист, запирает тачку, неторопливо бредет под окно сортира мужского отделения.
– Эй, придурки!
– Чего тебе, урод? – это из-за решетки сортира не дает своих в обиду Штаньковский-Штанько.
– Перевезенцев еще не выписался?
– Нет еще, блин.
– Позови, а?
– Сейчас, блин… А что сказать?
– Скажи, Коляныч селедочки привез.
– Понял. Ща позову.
……………………………
– Коляныч!
– А?
– Хуй на! Я чаю просил, а ты селедки, что ли, одной привез?
– Не, я и чайку!
– Спасибо! Ща веревку размотаю…
……………………………………
– Ну, вы как там?
– Нормально. Кирюхина видишь?
– Вчера в «Ландыше» гудели, вспоминали нашу палату… И пришли к выводу…
– Ну?
– А тут, якобы на воле, такой дурдом!
– Просись обратно!
– Не, нельзя, надо бабки зарабатывать, спиногрызов кормить… Ну, чё?
– Ну пока. Привет Кирюхе!
– И ты мужикам передавай… Всё…
………………………………
После уборки территории – волейбол, после волейбола – физиотерапия: хвойная ванна и душ Шарко. Дудко не участвовал, поехал с разрешения зав. отделением с приятелем «за вещами», рискуя надолго застрять где-нибудь на стремной хазе. Но не застрял. Вернулся с сияющим взором к вечерней прогулке на психодроме, мы уединились под яблоней, распечатали пачку «Казбека», Игорь вытряс из гильз табачок, сделал в ладошке пару порций зелья в нужной пропорции, соединив две сатанинские травки. Присмолили. Сперва одну на двоих, потом – вторую. «Плановые» никогда не забивают «косяки» по количеству курящих, всегда по кругу идет одна папироска, потом – вторая…
На второй я слегка «уплыл». Ветви яблони четко обозначились на фоне вечереющего, почти безоблачного неба цвета выцветшего шелка, и вдвое увеличились набухшие розовым цветом бутоны, и птицы, только что едва слышные за гулом спешащего в отдалении по трассе автостада, вдруг зачирикали и засвистали на шесть форте… Да, славная травка, в особенности после праведных трудов с метлой и лопатой, волейбола и физиотерапии! И вправду тут покой. А там – дурдом.
Игорь незаметно забил третий «косяк», и я «уплыл» совсем. Пригрезился секс-трюндель: ТБЦ, маленький Солонцов и я сам. Всё – точно как было, когда я впервые познакомил их у себя дома, еще до поездки в просмотровую квартирку Галы Вольской… Потом вообще пошел эротический наворот: маленькая Мариночка верхом на космонавте Викторе, друг Гога, директор Издательства, исполняющий лекар путанке Ольге на моем кухонном диванчике, монументальная студентка Лесотехнического института Люба Хомяк, каковую мы с Михаилом Ш., бамовским комсомольским вождем, «пилим в два смычка» – спереди и сзади, – а она только охает и стонет, не закрывая рта, не открывая глаз…
Ну, довольно! Какой-то перехлест получается в эротическую сторону. Прости, читатель, это травка виновата. Не говоря уже о полной изоляции в закрытом лечебном учреждении твоего покорного слуги, нормального, в общем, во всех отношениях сорокатрехлетнего мужчины…
Пора возвращаться к суровой действительности. Судьбу мою должен решить на основании мнений лечащего врача и зав. отделением некий Доцент. Я рвусь к нему на консультацию, а он, похоже, пока уклоняется. Ну, хуй с ним. На этого Доцента есть у нас с Гогой Лёнчик – он, несмотря на свои тридцать три года и розовые щечки, профессор, да не где-нибудь, а в институте имени Сербского… И космонавтика отечественная, связанная через посредство Виктора с отечественной же «секретарской» литературой, – ну не может не подняться на защиту любимца детишек Звездного городка, детского писателя дяди Володи! Будем надеяться на лучшее, вести себя осмотрительно, приналяжем на физические упражнения и трудотерапию! Нет, нет, не ёлочки – лопата с метлой! И к травке привыкать не будем– так только, побалуемся замуток…
Дневник в тетрадочке. 23 апреля 1983 г. С комментариями и цитатами
День разрешенного свидания с друзьями и близкими. В качестве подготовительно-профилактической меры к возможным эмоциональным подвижкам пациентов наш зав. отделением провел в столовой после завтрака… собрание. Сам с розовощеким интерном Олегом Владиславовичем и моим лечащим врачом Валентиной Михайловной сел в президиум, а мы все, придурки и симулянты, кроме, разумеется, поднадзорников, чинно расположились как бы в рядах кресел. Как в Кремле.
Взяв на себя функцию одновременно председателя и докладчика, Валерий Николаевич просто и доходчиво обрисовал круг наших проблем. Мы боролись, боремся и будем бороться с чифироварением (об этом феномене, читатель, см. ниже), таблеткоглотанием, подпольным пронесением в отделение лосьонов и одеколонов «Тройной», а также портвейна. Все проголосовали «за». Меня записали на ВСЕ ВИДЫ уличных работ! Очень хорошо!