Make Love, Not War, глава 4
Make Love, Not War, глава 4

Make Love, Not War, глава 4

Глава 4
И началось. И стало подрастать из не сожранного раками проклюнувшегося семечка юное зеленое деревце-подросток.

Нет, неподвластно анатомически-театральному разъятию, наукообразному анализу и синтезу паукообразного литературожуя, литературососа, литературогрыза (литературоведа)… что? Да само понятие т.н. психологии творчества. А может, и подвластно. Но не до конца и не сначала. Особенно ежели связано это понятие с жанром, именуемым ныне на зарубежный лад шоу-бизнесом, по-тогдашнему же, по-застойному — эстрадой. Не зря ведь говорили древние: «Жизнь — театр, люди — актеры». Возможно и даже более чем вероятно, что и сам наш Творец не чужд был художнической придури, когда в минуту отдыха, в промежутке между лепкой каких-нибудь Гималаев и разглаживанием среднерусских равнин, стал баловаться с глиной, и сотворил из нее Лилит и Адама, и, поскольку первая получилась, ну, не совсем такой, как взбрендило увлекшемуся игрой в куклы Господу, а глины под рукой было маловато,- сотворил он Еву из Адамова ребра. И вдохнул Он жизнь в игрушки. Вот и живем, играем роли, порой не свойственные нам, порою плохо, но играем! Такой у нас шоу-бизнес, у созданных в момент увлечения шоу-бизнесом Творца.
И ежели почувствовал ты, что получается твоя роль, — это взлет. А ежели ради денег ли проклятых (побольше бы их нам с тобой, читатель!), ради ли чего другого халтуришь, калымишь, лямку тянешь уныло, не в свою дудку дуешь, не ту дугу гнешь,- это твое падение. Это — хуже еще, чем жениться на нелюбимой и каждую ночь ее… притом регулярно и без выходных.
Иной вопрос, что найти свою роль в жизни — задача не из простых, и можно, и даже необходимо менять амплуа, чтобы не соскучиться от однообразия, но пусть это происходит само собой, и это уже в самом деле иной вопрос.
Взять, к примеру, шпендика-теоретика, осознавшего себя вдруг гениальным композитором. Кстати, никакой он не шпендик, я на протяжении дальнейшего моего повествования отказываюсь его так называть! Это я при первой встрече от собственного уныния и внутренней подавленности принял его за… не буду называть, за кого, раз обещал. Вот стал он в раннем детстве играть в ученого и до того увлекся, что стал им, и продолжает в него играть, и растет на глазах, а когда ему почему-либо играть в эту игру надоедает, он в своей лаборатории только зря портки просиживает. То же и с музыкой. Устав от формул и теоретических построений, порой принимался он музицировать, и увлекла его эта игра, и в результате не возомнил он себя, а в самом деле стал замечательным композитором, живет и здравствует, строит теории, импровизирует на клавишах, и ноты пишет, и, хотя устает порой, но — счастлив по-своему. Счастливым же не по-своему, но всем вместе разом согласно какой-либо гребаной теории-доктрине о городе-солнце или стишкам про город-сад, правда, в грядущем или, как минимум, через четыре года, стать, по-моему, невозможно. Практика, многолетний опыт семьи человеческой, каковая, как и любая — увы, не без уродов, новейшая история многострадальной родины моей подтвердили сей постулат, читатель. А впрочем, думай как думается. Дело твое. Мое же — продолжать повествование. Продолжать в писателя играть. Я и прежде пробовал. Порой получалось.
Так вот, подвигнутый на взлет своею ли звездой, визитом ли невысокого росточка талантливого музыканта, появлением ли на крыше блочного дома учительницы Людмилы Васильевны с ученицей Таней, вернее же всего — под влиянием всей этой совокупности происшествий — спящий проснулся. Непосредственным же поводом для пробуждения послужил просмотр последнего фильма американского режиссера и балетмейстера Боба Фосса «Вся эта дребедень». (По-английски он называется «All This Jass», так что многие думают, что название переводится «Весь этот джаз», но они не правы. Не о джазе идет в этом фильме речь, а о жизни и смерти, и начинается он с песенки «It’s no business like show business», что в переводе на наш означает что-то вроде: «Лучше клянчить Христа ради, чем работать на эстраде».) Автор узнал себя воображаемого в главном герое и с низкого старта бросился себя играть. Вся жизнь — игра, однако игра в игру, в шоу-бизнес, по-тогдашнему — в эстраду — игра в квадрате. Нечто обратное сну во сне: вам снится сон, что вам снится сон. Нечто обратное метафизической живописи: на обложке альбома изображен мальчик с альбомом, на обложке которого изображен тот же мальчик с альбомом, на обложке которого… и т.д.
И понеслось, поехало.
Явился приглашенный по телефону музыкально одаренный физик-теоретик. Сюжет ему приглянулся. Да и было ли ему из чего выбирать?
Зашла быстренько сделать подстрочник Людмила Васильевна, однако до дела не дошло, тем более что не подстрочный, а уже художественный перевод, точнее пересказ, был сделан автором лично, и он компенсировал не по ее вине упущенную возможность заработать четвертачок приглашением Людмилы Васильевны в ресторан. За столом пили шампанское, болтали о модах и нравах, к концу вечера перемежая пиджин-инглиш с отечественным сленгом, автор, пару раз отлучившись якобы для деловых переговоров, в самом же деле — в буфет, где взял на грудь в два приема поллитранец «Русской» и второй — с собой, признался Людочке, что, пьяный вдрабадан, может на своей «трешке» доехать «на автопилоте» только до своего дома, но Людочка оказалась не из пугливых: последовала, как истинная боевая подруга, за автором к нему домой, помогла попасть ключом в замочную скважину, не отказалась от ванны с хвойным бодузаном… Ну, был тогда свободно в продаже хвойный бодузан. Ну и что?
Зато под утро, покапризничав против принятия любимой автором позиции (а родился он, надо сказать, под знаком рака), добилась обещания — выступить в спортинтернате, каковое автор в дальнейшем выполнил.
Утром подвез даму на работу, но не к главному входу в интернат, а за полквартала.
Дня в три, вдохновленный божественной ночью, мучимый трезвостью, написал стихотворные тексты, отдал композитору.
Тот, будучи малопьющим и оттого ничем не мучимый, на удивление быстро воплотил стихи в музыку. На удивление талантливо воплотил.
На главную роль мальчика Акиры, который любил рисовать кошек, автор пригласил сына своих друзей, музыкантов-гастролеров, нередко на время гастролей оставлявших мальчонку на авторовом попечении, тринадцатилетнего Вовку Солонцова (имя подлинное), ныне — звезду международных хит-парадов. Солонцов-младший изредка посылает автору приветы из Лондона через бывшую любовницу своего барабанщика, да к тому же по совету своей тещи, любимицы лимитного контингента и шишек застойных времен Беллы Богачевой (имя и фамилия близки к подлинным), попросту украл у автора, воспитавшего его как сына родного, официально зарегистрированный творческий псевдоним, за каковой, как ты, читатель, знаешь из газет, автор ведет со своим бывшим воспитанником долгий и, скорее всего, бессмысленный судебный процесс. Но это теперь. А тогда…
Аранжировку сделал барабанщик из балашихинского ресторана Георгий Оп по кличке Жора Уй и привел на запись свою команду; фонограмму записали приличную. С музыкантами автор, а теперь уже режиссер и продюсер, расплатился ящиком водки, непьющему же звукорежиссеру пришлось выложить аж двести рублей. Это за четыре-то смены, не считая сведения — сейчас бы так!
В партнерши явно изнывающему от затянувшейся невинности Вовке, в очередной раз оставленному родителями на авторово попечение, тот выбрал свою близкую приятельницу, певицу-любительницу-энтузиастку — любительницу и энтузиастку не только вокала, но и самых невероятных соитий с лицами обоих полов и всех возрастов и профессий — порою в совершенно непредсказуемых местах в любое время суток, не без расчета на определение певичкой в какой-нибудь ресторан, влюбленную в автора-продюсера. После домашних репетиций мальчик по ее инициативе сделался мужчиной за день до записи вокального наложения. А что? Мальчик-то был прехорошенький.
В ночь перед записью энтузиастка пришла к режиссеру-продюсеру признаваться в измене и горько каяться, принесла с собой собачий ошейник с цепочкой и арапник, разделась донага, сама влезла в ошейник, дала спросонок ничего не понимающему автору цепочку и плетку и подставила пышный голый зад, за что и получила, и до сих пор носит с гордостью в мире шоу-бизнеса прозвище Шура Сумасшедшая Собака, сокращенно ШСС (Шаэсэс). Автор простил Шуру, наказав плеткой чисто символически под сладкие стоны, орошаемый периодически водопадами слез.
Звукорежиссер на сутки отложил запись.
Получилось очень даже кстати, выпала возможность сдержать слово, данное Людмиле Васильевне, и выступить в спортинтернате.
За полтора часа до оговоренного срока за автором на спортинтернатовской «Волге» приехала комсорг Танюша, эмэс по баттерфляю. Была предельно лаконична.
Сказала, что не пьет и не курит.
Ничего.
Кроме шампанского и «Мальборо».
То и другое случайно оказалось у автора в наличии.
Сказала, что, если ее «не пригласят» на запись сказки про Акиру, чтобы потом она могла все в подробностях рассказать, как оно было, кентам и кентовкам из класса, фанам подпольного застойного отечественного рока, — ее не простят.
Автор предложил приехать вместе с учительницей английского языка.
Таня сказала:
— Отсосет.
— А как бы вы это сказали по-английски? — зачем-то спросил я, простите, спросил зачем-то автор.
— Let she fuck herself, — нашлась комсорг. Но, скрепя сердце, согласилась. Затем ненадолго зашла в совмещенный санузел и вышла оттуда в одних трусиках из комплекта «Неделька» с надписью «Sunday», хотя был четверг. Описать ее явление автор не берется за отсутствием достаточной меры таланта и выразительных средств. Платьице, аккуратно повешенное на «плечики», она вынесла с собой и пристроила в прихожей на вешалке. Что лифчиков она не носит, автор еще на крыше разглядел. Однако туфелек на среднем тонком каблучке комсорг на предложенные тапочки после водных процедур не поменяла. Посему впоследствии, после того как, всплакнув и признавшись, что уже не девочка, и утешившись шампанским… с трусиками «Sunday» вышла сложность — они зацепились за каблучок.
Выступление в спортинтернате, начавшееся с небольшим опозданием, прошло успешно.
Пришлось заказать два добавочных пропуска на запись вокального наложения.
— Кто такие? — строго спросила администратор музредакции.
— Родные племянницы товарища Боргачева, — скромно сказал автор, назвав на самом деле подлинную, первую пришедшую ему в голову фамилию члена Политбюро ЦК КПСС, который в те годы курировал сельское хозяйство.
— Почему же фамилии разные?
— От разных отцов. Их же три брата Боргачевых, вы разве не знаете?
— А ну вас всех, развели родни, а тут живешь двадцатый год в коммуналке… — бухтела администраторша, выписывая пропуска.
Да, чуть не забыл главного!
Наложение вокальных партий назначено было на 19.00, а что-то около восемнадцати автору позвонил его друган, недавно возвратившийся из поездки в Великобританию и Шотландию литературовед Г.А., и сообщил, что привез обещанное — бесшумный вибромассажер для всех частей тела в форме мужского полового члена, английский, сделанный по японской лицензии, но, увы, не в товарном качестве: Г.А честно признался, что в его отсутствие предыдущей ночью «на симпозиуме» супруга, Галина Ивановна, тоже филолог, распечатала подарок без спросу и всю ночь его бесшумно испытывала, в связи с чем родные японские батарейки сели и вибромассажер больше бесшумно не вибрирует.
— Может, наши батарейки подойдут? — предположил автор по телефону и договорился принять подарок в нетоварном качестве, пересекшись на маршрутах, что и было проделано по дороге на студию с полным пренебрежением литературоведа к конспирации: будучи близорук, он не заметил двух дам на заднем сиденье авторовых «Жигулей» и продемонстрировал предмет во всей красе. Дамы, впрочем, вроде бы ничего не заметили, автор же, воровато оглянувшись, быстро сунул подарок в свою полевую сумку и на время о нем забыл — он мыслями и сердцем был уже в аппаратной студии звукозаписи.
Началось наложение вокальных партий. В особенности трогательно получались дуэты Солонцова-младшего и Сумасшедшей Собаки.
Она пела в ошейнике. Цепочка панково болталась меж просвечивающих коричневыми сосками сквозь шифоновое платье грудей. Но в смену не укладывались по времени.
Не слишком рассчитывая на безвозмездный энтузиазм обслуживающей «техники», автор, он же режиссер и продюсер, не объявляя перерыва, сгонял на машине в ближайший гастроном и купил три бутылки водки для «техники», одну по привычке урыл в полевой сумке; обратив внимание на аргоновый плакат «Радиотовары», забежал в магазин и приобрел пять отечественных батареек «Марс», аналогичных «посаженным» филологом Галиной Ивановной в процессе бесшумных испытаний, связанных с ночным отсутствием супруга.
Ну, была тогда водка в свободной продаже, ну, были батарейки. Ну и что?
Пара поллитранцев и полсотни рублей были приняты «техникой» с благосклонностью. О наивные цены застойных лет! И запись была продолжена сверх смены.
Все шло как в сказке, только Сумасшедшая Собака попросила сделать маленький перерыв, и Солонцов-младший сводил ее на цепочке в дамский туалет. Оба вернулись творчески заряженные, на белых джинсах Солонцова-младшего около гульфика просматривались следы губной помады.
Дело шло к благополучному завершению затянувшихся трудов.
Автор из аппаратной предложил Сумасшедшей Собаке захохотать торжествующим победным хохотом сумасшедшей кошки.
Та отказалась.
Автор из аппаратной, забыв об этике взаимоотношений в творческом коллективе, заорал нечто невообразимо многоэтажное.
В студии произошла немая сцена.
— Не ори на меня,- сказала в микрофон на всю студию и аппаратную Собака Шура. — Когда ты на меня орешь, я возбуждаюсь как женщина.
Пару минут студия и аппаратная сотрясались от здорового смеха актеров и «техники», затем, в тишине, когда, наконец, юмор сказанного дошел до Шуры, она искренне и победоносно захохотала во включенный микрофон: «Ууу-ха-ха-ха-Мяяяу!»
На счастье, звукорежиссер записал этот, совершенно необходимый по сюжету, пассаж на пленку, и сие означало: конец трудам.
— Спасибо всем! — сказал автор в микрофон из аппаратной, сунул в полевую сумку монтажный лист и был таков. Он был выжат, как грейпфрут и тертая морковь, вместе взятые; он, не ощущая торжества победителя, прошел в дамский, наиболее близкий к дверям аппаратной, туалет и резко вмазал из горла чуть меньше половины своей урытой поллитровки. Запил водой из ладошки, переборол рвотный позыв, высмолил в три затяжки сигарету «Кент», предпоследнюю в пачке,- и пришло торжество победителя, и он бросился в студию, чтобы всех расцеловать и обнять.
Но не было ни одной живой души ни в студии, ни в аппаратной. Они, понимаете ли, подождать своего лидера не могли пяток минут и разлетелись, подобно стайке вспугнутых воробьев! Суки неблагодарные! И автор в полном одиночестве побрел на выход по бесконечным коридорам Останкинского телецентра.
О одиночество! Как ты перенаселено! (Из Станислава Ежи Леца).

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *